Назад в советское будущее

Уважаемый Владимир Путин, я правозащитница, а не шпионка

«Тогда пусть сажают меня в тюрьму. Я не боюсь нисколько. Я там и нескольких дней не протяну. Откровенно говоря, я в таком возрасте, что могу умереть еще до того, как меня упрячут за решетку», — непринужденно заявила мне в ноябре 85-летняя Людмила Алексеева. Эта женщина, которую называют бабушкой российского правозащитного движения, возглавляет Московскую Хельсинкскую группу, старейшую в России организацию гражданского общества, которая была основана в 1970-е годы вместе с другими диссидентскими группами.

 

«Я жила в настоящем тоталитарном государстве, и это было страшно, — сказала она. – Но сейчас страна — другая, и люди — другие. Просто нет никакого сравнения. В 1976 году МХГ была единственной независимой организацией в СССР. Сейчас просто другая ситуация».

 

Безусловно, ситуация сегодня другая, но Алексеева, похоже, сталкивается с той же дилеммой, которая стояла перед ней все эти годы: или ты прекращаешь свою работу, или дорогой ценой расплачиваешься за нее. В советское время Алексеевой повезло, поскольку ей предложили высылку из страны в качестве альтернативы тюремному заключению (она прожила в США почти 20 лет, а после распада Советского Союза вернулась в Москву). Сейчас она тоже считает, что ей повезло, так как из-за своего преклонного возраста долго просидеть за решеткой она не сможет.

 

Хотя сегодняшнюю Россию нельзя сравнивать с Советским Союзом, она определенно движется в этом направлении. За первые семь месяцев нового президентского срока Владимира Путина эхо прежних времен зазвучало громко и тревожно. Настолько громко, что самая выдающаяся правозащитница страны серьезно задумывается о перспективе оказаться за решеткой уже в ближайшее время. Это особо мучительная мысль, поскольку всего год назад, когда после декабрьских выборов в парламент в Москве начались массовые протесты, Алексеева и другие правозащитники радовались пробуждению российского общества и надеялись на позитивные перемены.

 

Но, видимо, эти надежды оказались преждевременными. За 20 лет работы в постсоветской России организация Human Rights Watch, следящая за соблюдением прав человека на местах, не видела таких суровых мер политического преследования, какие применяются сегодня. Предзнаменованием такого закручивания гаек стали события в преддверии официального вступления Путина в должность, которое состоялось 7 мая. Тогда власти в некоторых городах систематически избивали людей, государственные чиновники выступали с угрозами, проводились аресты, самоуправно устраивались судебные процессы, а также использовались многие другие методы запугиваний и преследований политических и общественных активистов, и осуществлялось активное вмешательство в деятельность средств массовой информации, критиковавших власть. Государственные СМИ, в том числе — проправительственные вебсайты, делали все возможное для дискредитации критиков Кремля, развязывая против них злобные и зачастую грязные кампании лжи и очернительства.

 

Кремль закрутил гайки, как только Путин вернулся к власти. Возможно, это был ответ на унижение и на ту угрозу, которое представляло усиливающееся протестное движение. Похоже, что государство стремится вернуться к концу 2007 года, когда Путин заканчивал свой второй президентский срок, а Кремль полностью и безраздельно господствовал в общественной и политической жизни.

 

Парламент оказался исключительно полезным инструментом в путинской кампании по восстановлению мощной авторитарной власти. С мая месяца он принял целую серию законов, устанавливающих массу новых и очень серьезных ограничений на свободу слова, свободу собраний и союзов, а также создал мощные механизмы давления на активистов гражданского общества. Один из таких законодательных актов, получивший название «закона об иностранных агентах», требует, чтобы все некоммерческие организации, получающие финансирование из-за рубежа, регистрировались в Министерстве юстиции и публично называли себя «иностранными агентами», что, конечно же, является дискредитацией в глазах общества, которое начинает считать их зарубежными шпионами. Организации обязаны регистрироваться в таком качестве добровольно, а если они этого не сделают, их деятельность может быть приостановлена, и они могут быть привлечены к суду. Если какая-то некоммерческая организация отказывается регистрироваться, против ее руководителя могут применить уголовные санкции, отправив его за решетку на срок до двух лет. А если организация зарегистрируется в качестве «иностранного агента», она обязана два раза в год представлять отчеты о своей деятельности и ежегодно проводить финансовый аудит. Она также должна публиковать сведения об «агенте», получающем средства, и о «принципале», который эти средства выделяет. Тем самым, подается недвусмысленный сигнал: если ты получаешь деньги из-за рубежа, то твои доноры являются твоими хозяевами.

 

Ведущие правозащитные организации отказываются выполнять эти требования не из страха перед обременительной бюрократией. Это вопрос принципа. Поскольку они работают в интересах российских граждан и представляют российское гражданское общество, они просто не могут регистрироваться в качестве того, кем не являются. Организации, работающие в правозащитной и иных резонансных сферах, и получающие недостаточно средств из внутренних источников, вынуждены сегодня делать просто невыносимый выбор: подвергнуть себя угрозе уголовного преследования, унизить себя клеймом «иностранного агента» или серьезно сократить масштабы своей деятельности. После того, как закон вступил в силу 21 ноября, большинство известных российских правозащитников, включая Людмилу Алексееву и ее МХГ, заявили, что не позволят наклеить на себя ярлык «иностранных агентов», каковы бы ни были последствия. Из-за такой позиции Алексеева живет в ожидании уголовного преследования, не исключая возможность того, что закончит свою жизнь за решеткой. Пока власти никак не отреагировали на такие действия.

 

Похоже, что закон об иностранных агентах имеет также целью заставить правозащитников пересмотреть стандартный метод правозащитной работы, применяемый повсюду: добиваться улучшений, заступаясь и защищая. Это особенно верно, если закон об иностранных агентах связан с другой драматичной правовой инновацией – новым законом об измене, который «весьма удачно» вступил в силу за неделю до закона об НКО.

 

Новое, расширенное толкование измены теперь включает «оказание финансовой, материально-технической, консультационной или иной помощи иностранному государству, международной либо иностранной организации … в деятельности, направленной против безопасности Российской Федерации». Это чрезмерно широкое и расплывчатое определение специально изложено таким образом, чтобы активисты дважды подумали, прежде чем заняться международной правозащитной деятельностью, и чтобы рядовые граждане задумались над тем, стоит ли им обращаться в международные правозащитные организации. В той политической атмосфере, которая существует сегодня в России, нет никаких сомнений, что власти установят очень низкий порог в толковании того, что «направлено против безопасности Российской Федерации». Обвиненному в измене грозит тюремный срок от 12 до 20 лет.

 

Внося законопроект об измене, Федеральная служба безопасности (преемница КГБ) сопроводила его пояснительной запиской, в которой поправки были обоснованы ссылками на то, что «зарубежные спецслужбы активно используют» иностранные организации – как правительственные, так и неправительственные – для нанесения ущерба безопасности России. ФСБ заявила: «Утверждения о возможном всплеске шпиономании в связи с принятием закона являются необоснованными и базируются исключительно на эмоциях». Совершенно очевидно, что правоохранительные органы и спецслужбы смогут использовать этот закон как основание для установления слежки за активистами и некоммерческими организациями под предлогом ведения расследования, или как повод для открытия уголовного дела по обвинению в измене, дабы остановить критика или политического оппонента.

 

Рассказывая про закон об измене и его разрушительный потенциал, я не могу не думать о том, что те брифинги о ситуации с российскими правозащитниками, с которыми я выступала в середине октября во французском Страсбурге перед членами Совета Европы, российские власти могут теперь расценить как уголовно наказуемые. Точно так же, представление специальному докладчику ООН о насилии над женщинами, соавтором которого я стала в начале ноября, а также мои показания в американском Конгрессе во время слушаний в комиссии Лантоса по правам человека в России 15 ноября, могут стать причиной уголовного преследования, если кто-то в Кремле придет к выводу, что публичное разоблачение проблем, с которым я выступала, «направлено против безопасности Российской Федерации».

 

Более того, даже название моей должности уже может стать причиной для моего ареста. Моя работа исследователя организации Human Rights Watch как раз и состоит в том, чтобы «оказывать помощь международной организации». А те проблемы, которыми я занимаюсь, могут оказаться секретными с точки зрения национальной безопасности, так как они относятся, например, к правонарушениям спецслужб и правоохранительных органов во время контртеррористических операций на Северном Кавказе. Сколько там было? От 12 до 20 лет лишения свободы? Действительно, манящая перспектива. И в отличие от Алексеевой, у меня нет такой привилегии, как преклонный возраст, чтобы примириться с этой возможностью.

 

Безусловно, пока непонятно, как будет применяться закон об измене, и будет ли он применяться вообще. Но дело даже не в этом. Ведь Белоруссия в прошлом году приняла очень похожий закон, но пока не применила его ни разу. Однако он дамокловым мечом висит над активистами и правозащитниками, которых власти продолжают травить, используя другие средства.

 

Последствия новой политической атмосферы в России вполне понятны и очень пагубны. Так, за несколько недель до вступления в силу закона об измене Евросоюз организовал в Брюсселе научную конференцию. Human Rights Watch выяснила, что известная ученая-социолог из российского региона планировала представить там свою работу. Но за несколько дней до отъезда женщине позвонил ректор ее университета и откровенно объяснил, почему ей не следует ехать на конференцию, если она дорожит своей работой и хочет и дальше ездить за границу. Вскоре она узнала, что ее коллега из другого университета также решил отказаться от участия в конференции по аналогичным причинам. В обоих случая ректоры сослались на «предупреждения важных людей» из Москвы и на «напряженный политический климат».

 

Закон об иностранных агентах также оказывает заметное воздействие на страну, и я ощутила это на собственном опыте в августе, когда поехала в командировку с исследовательскими целями в далекую российскую провинцию, где проводила собеседования с медиками по вопросам доступности медицины. Даже самому бдительному чиновнику было бы сложно назвать данную тему «политизированной». Уже на второй день моей командировки местные чиновники забросали меня вопросами: «Кто вас сюда пригласил?» «Кто оплачивает вам расходы и командировочные?» «Где ваша штаб-квартира?» «Кто финансирует вашу организацию?» «Кто из местных организует ваши встречи?» «Где ваше разрешение от федеральных властей на поездку?» «Где доказательства, что вы работаете в России на законных основаниях?» Они также связались с работниками местных органов здравоохранения, предупредив их, чтобы те держались подальше от Human Rights Watch и проявляли особую осторожность в отношении «иностранных» визитеров.

 

Озадаченная таким отношением, я вернулась в Москву, где обнаружила поразительный документ для служебного пользования из другого региона, который разместили в социальных сетях. Это было письмо от 9 августа 2012 года, напечатанное на бланке главы администрации Республики Марий Эл, в российском Поволжье. Оно было адресовано главам местных государственных органов и служб. В письме выражалась растущая обеспокоенность «активизацией иностранных и местных некоммерческих организаций» и излагалось требование к руководителям сделать так, чтобы их сотрудники на всех уровнях «свели до минимума участие в программах и социально-политических мероприятиях, финансируемых иностранными и российскими некоммерческими организациями». Иными словами, сигнал был таков: полностью прекратить сотрудничество с этими объединениями.

 

Позднее, когда 21 ноября вступил в силу закон об иностранных агентах, активисты из правозащитной организации «Мемориал» и российского движения «За права человека», придя на работу, увидели, что стены их офисных зданий исписаны надписями «Иностранный агент» и «Люблю США!» Наклейки с надписью «Иностранный агент» также были обнаружены на стенах здания, где размещается Московская Хельсинкская группа.

 

О Московской Хельсинкской группе и об истории советского инакомыслия я узнала в середине 1990-х, когда пришла работать в архив Андрея Сахарова, будучи аспиранткой Бостонского университета. Спустя несколько лет, как раз перед приходом Путина к власти, эта запись в моем резюме привела меня на работу в возрожденную Московскую Хельсинкскую группу, которую возглавила Алексеева. Работа вместе с некоторыми людьми, которые были поистине героическими личностями, и досье на которых я изучала в архивах, давала поистине пьянящие ощущения.

 

Но если бы кто-то спросил меня тогда, в конце 1998 года, придется ли мне когда-нибудь столкнуться с тем же выбором, что стоял перед советскими диссидентами, я бы просто засмеялась. «Ни в коем случае, все это — в прошлом, — ответила бы я тогда. – Советский Союз больше не существует, и какой бы трудной ни была правозащитная работа в России, за нее не могут посадить в тюрьму».

 

Хотелось бы мне повторить эту фразу сейчас, на седьмом месяце третьего президентского срока Путина.

 

Оригинал публикации: Back to the (Soviet) Future / («Foreign Policy», США)

http://inosmi.ru

Комментарии закрыты, но трэкбэки и Pingbacks открыты.